Logo

Рассылка ЛПР.  Подпишитесь на новости!

Дядя Ваня голосовал бы за левых

Автор: Фарид Хусаинов

2 сентября я ходил в Театр Вахтангова на «Дядю Ваню». Это четвёртая версия пьесы Чехова, которую я смотрел, и мне показалось, что замеченная мною эволюция интерпретаций может быть интересна либертарианцам.

Theater

Первая версия «Дяди Вани», которую я видел, была экранизация А. Кончаловского 1970 г. со Смоктуновским в роли несчастного дяди Вани и Зельдиным в роли надменного и успешного профессора Серебрякова. Дядя Ваня там – мятущийся интеллигент, из которого «мог бы получиться Шопенгауэр или Достоевский». Человек страдающий в восприятии советской интеллигенции очевидно был нравственно и духовно выше, чем успешный и богатый профессор Серебряков. Последний, хоть и написал 25 трудов и возглавлял кафедру, был обвиняем дядей Ваней в бездарности и зритель верил: конечно же, бездарность, ишь какой успешный и состоятельный. Это фильм семидесятых об интеллигенции семидесятых и снятый для советского зрителя семидесятых-восьмидесятых годов. В конце девяностых многое в нем стало смотреться инфантильным и тенденциозным, с уклоном к оправданию пьющего и никчемного дяди Вани. В некотором смысле тот фильм был отличной иллюстрацией к книжке Людвига фон Мизеса «Антикапиталистическая ментальность».  

Вторую версию «Дяди Вани» я посмотрел в 2006 году. Это была постановка петербургского режиссёра Елены Чёрной на сцене Саратовского театра драмы. Это было уже другое время, и тот же чеховский текст читался совсем иначе. Дядя Ваня (в исполнении Виктора Мамонова), безбожно пьющий на протяжении всего спектакля графин за графином, – не просто тихий, спивающийся неудачник. Он – воплощение «классовой ненависти» и зависти к успешному профессору Серебрякову (его сыграл худрук Саратовского театра драмы Г. Аредаков). Но время уже другое, и когда профессор Серебряков произносит «Дело делать надо!» – зал взрывается аплодисментами. 

Дядя Ваня считает Серебрякова бездарностью и не понимает, почему все остальные – не только в научной среде, но и в его собственной семье восхищаются профессором. Но все обвинения дяди Вани воспринимаются как крик уязвлённого самолюбия. Доктор Астров упрекает его, что ещё каких-нибудь десять лет назад тот был интеллигентным человеком, который должен был начать поднимать имение, а теперь превратился в постоянно ноющее и беспросветно пьющее существо, чьи претензии на роль Шопенгауэра или Достоевского выглядят смешно и жалко. 

В этой версии «Дяди Вани» необычайно остро понимаешь, насколько глубоким автором был А.П. Чехов, если сумел в начале XX века, в период увлечения писателей социалистическими идеями, когда ещё совсем недавно практиковавшие «хождения в народ» бывшие дворяне и разночинцы умилялись разорившимся помещикам и восхищались Челкашами и прочими босяками, не поддаться всеобщему увлечению, а сохранить трезвый взгляд на общество. Не зря Чехов был позитивистом, атеистом и рационалистом. Многие современники считали его циником. Но ведь циник, по Ницше, это просто человек, который видит вещи такими, какие они есть, а не такими, какими они должны быть.

Заканчивался спектакль тем же монологом Сони с «небом в алмазах», и актриса играла так, что зал захлёстывало её эмоциями, но, было ощущение, что это попытка «заговаривать боль», утешить дядю Ваню словами, в которые зритель не верит, потому что понимает, что жизнь свою дядя Ваня – «таки профукал».

В том же 2006 году в Саратов приезжали с гастролями МХТ им. Чехова и театр-студия Олега Табакова и привозили «Дядю Ваню» Миндаугаса Карбаускиса. Здесь режиссёр пошёл ещё дальше от советской трактовки и, кажется, совсем ликвидировал последний монолог про «мы отдохнём» и про «небо в алмазах» с его возвышенной экзальтированностью. Спектакль заканчивался тем, что дядя Ваня вместе с Соней на счётах считает и записывает в тетрадь, сколько продано масла, собрано зерна, сколько пудов продано. И оказывается, что тихая, кропотливая, каждодневная, системная работа по приведению в порядок разорённого имения, гораздо важнее пьяных жалоб про неудавшегося Шопенгауэра. Такое ощущение, что перед началом работы над спектаклем Карбаускис читал «Протестантскую этику и дух капитализма» Макса Вебера. При всей беспросветности жизни в имении незаметно появляется какой-то оптимизм: всё в наших руках. И это очень созвучно ощущениям первой половины нулевых. 

Постановка Римаса Туминаса, посмотренная мною недавно в театре Вахтангова, никакого оптимизма не оставляет. Спектакль, номинированный на кучу премий (и часть из них получивший) гораздо сильнее наследует советской интерпретации, чем другие постановки. В некотором смысле он воспроизводит мировоззрение советского человека с его культом неуспеха и оправданием неуспеха тонкой душевной организацией. Дядя Ваня (и это во многом заслуга блестящего Сергея Маковецкого) снова глубоко симпатичный герой. Профессор же Серебряков, наоборот, пустозвон, бездарность и мерзавец. А его фраза «Дело делать надо!» сказана настолько шаржировано, что понятно: для режиссёра это пустое позёрство, а не жизненный девиз. В конце спектакля – абсолютный интеллектуальный тупик: Соня призывает дядю Ваню начать что-то делать не ради успеха, а только ради того, что потом, на том свете «мы отдохнём».

На смену оптимизму девяностых и первой половины нулевых с верой в то, что рецепт найден – «Дело делать надо!», к новому десятилетию общество приходит с совсем другими ощущениями. Этически торжествует «совок» с его неприязнью к независимым деятельным лицам и с восторгами умиления по поводу деградирующего дяди Вани. Но добавляется ощущение беспросветности – понятно же, что не дяди Вани поднимут имение и снова посадят исчезнувшие леса, о которых так печётся доктор Астров-Вдовиченков. В некотором смысле режиссёр Туминас напоминает человека, голосующего за левые партии: разумом понимает, что толку не будет, но их слова так симпатичны, так благородны, так красивы… Одно утешает: мне кажется, зрители не поверили режиссёру Туминасу.


Рассказать друзьям:

Категории

Другие записи

RSS-лента

Подписаться

Архивы